Алексей Фролов
Хорошо запомнился тот день, ясный и холодный. С вечера обещали тридцать два ниже нуля. Мороз забрал круче, и термометр на штабном вагончике показывал минус сорок.
Постреливали деревья в тайге. Собаки просились в жилье. Облака пара подымались от плохо пригнанных дверей вагончиков. Все кругом было щедро покрыто парчой изморози.
Качалось, и машины, и люди, и даже солнце на ослепительно синем небосводе—все порядком промерзло и потому движется медленней обычного… Зато виделось на редкость хорошо, словно воздух стал прозрачней от мороза. Вот ближнее — высокий костер у самой насыпи, люди, укутанные в теплое, топчутся вкруг огня, на лицах — нетерпеливое ожидание… А вот дальнее. И справа и слева, со стороны северной и южной,— некие чудища, вознесенные над ухоженной гладью земляной насыпи. Верх у чудищ — как остов гигантской перевернутой лодки. Двигаются на колесах.
Это путеукладчики. Медленно выползают из их чрева решетки звеньев. Как мать укладывает дитя в колыбель — с такой же любовью и осторожностью звенья опускают на земляную простыню насыпи. Потом люди совершают над всем этим недолгий ритуал. И, только-только родив новый участок пути, укладчики движутся, пробуют сотворенное. И становятся ближе ко мне. На двадцать пять метров с юга. На сто с севера.
Я стою у колышка на 575-м километре на месте стыка, наблюдаю, как сокращается разрыв.
Через полчаса все здесь смешается необыкновенно празднично. Будут объятия, поцелуи. Будет салют из сорока охотничьих стволов. И на стыке 575-го забьют серебряный костыль. И первый поезд из самой Тюмени прошествует важно на север, под Сургут, к берегам Юганской Оби. В этом кружении торжества и радости недолги и мимолетны встречи — много знакомых… С кем-то успеваю только поздороваться, с кем-то сказать пару слов. Вижу начальника «северян» Юрия Алексеевича Чупринко. Он в окружении людей, не подойти…
Только после митинга, на исходе короткого северного дня, мы с ним встретимся, и кто-то из ребят достанет заветную бутылку шампанского. Пойдет по кругу ледяная стеклянная банка. Перед глотком каждый скажет тост. И Чупринко скажет: «За рыцарей серебряного костыля!..»
Берусь утверждать, что без людей романтического склада, без юношеского порыва и страсти к риску, без поиска и эксперимента стройке Тюмень — Сургут пришлось бы куда трудней, чем это было на самом деле. Такой дороги раньше нигде не прокладывали.
Через нежилые места — болота и тайгу, через сотни рек приходилось тащить колею, пробиваться.
И ничего не было под рукой — ни механизма, ни лопаты, ни даже паршивого камушка. Все привозное, втридорога. И погода дрянная. То закрутит на недели — выглянуть страшно. То мороз — железо от легонького удара рассыпается. А то большая вода — паводок — стоит месяцами. Загораешь без дела. Думай, шевели мозгами. Тут с готовой меркой, с наработанным взглядом не преуспеешь…
Помню, три года назад, когда случился паводок, остались неприбранными сотни мешков с цементом.
Уже все поставили на этом крест, как вдруг пришло известие, что мешки чудом спасены. Какой-то парнишка-тракторист случился рядом на трелевщике. Видит: пропадает добро. С помощью лебедки нагнул деревья в ближайшем леске и на каждое дерево повесил по пять мешков, укутанных пленкой…
Голова! Ни за что так не догадаться. А вот так догадаешься? Трактор угодил в болото. Ничем его оттуда не достать. Инженеры бросили думать, а молодой парень из монтеров пути сообразил: рядом проходит трасса. А что если дернуть (аккуратно, конечно, со страховкой) трактор тепловозом?
Умные головы сообразили с толком использовать разветвленную речную систему Васюганья — раньше она была одной лишь помехой для стройки. Теперь по большой воде вдоль всей трассы забросили технику, механизмы, жилье, стройматериалы. Все не вертолетом, не «золотым» грузом…
Умные головы придумали «блуждающие» карьеры, использовали на стройке фронтовую тактику наступления в обход, когда в тылах для кропотливой доработки оставались труднопроходимые участки, а дорога упорно без остановок шла вперед.
Необычные условия стройки, непредсказуемые ситуации будили мысль, заставляли искать, пробовать, рисковать. Риск в инженерном деле, риск в повседневности, в обыденном — озабоченность одним: пользой для людей, высшей целесообразностью дела, жаждой высокого поступка.
Позапрошлой зимой в таежном поселке на левом берегу Оби тяжело заболел ребенок. Его нужно было срочно вывезти на операцию в Сургут, а погоды как на грех в тот день не было.
Вертолет десяток раз заходил на посадку, но сесть так и не удалось. Решено было отправить через Обь санитарную машину. Я был на переправе. «Лед слабоват,— сказал мне шофер Митя Оловянников, когда мы спустились на реку.— Можно запросто утонуть». «Чего тогда лезть на рожон?»— спросил я. «Надо пробиваться»,— сказал Митя. Он снял, с машины все, что можно снять, в том числе и дверки («Выпрыгивать легче, если что»), и съехал на лед. Лед стонал и прогибался, из расщелин фонтанчиками выбивалась черная обская вода.
Машину кидало, как мячик. Порой казалось: все, загубил себя парень. Нет, машина упрямо ползла к противоположному берегу.
Потом мы стояли около машины в том самом злополучном поселке, курили. Шла операция.
«Здесь все сложно,— говорил мне Митя,— все переплелось… Еду, лед колышется — страшно. Ну,— думаю,— к черту эти штучки… Но ведь взялся же, взялся за дело,— уговариваю себя через силу, на том берегу ждут.— Митя счастливо улыбается.— А когда съезжал на лед — тут думы прямо наполеоновские.
Вспомнят и меня,— думаю,— когда придет первый поезд в Сургут. Скажут, шоферил, к железной дороге никакого отношения, а, смотри, пригодился человек. Не зря здесь кантовался».
Знаю, что мысль о первом поезде, о серебряном костыле была для многих тысяч молодых ребят стройки лелеемой и желанной. И не только потому, что первый поезд означал завершение долгой и кропотливой работы: дорога построена, пришла в нефтяной край — можно и по домам. С первым поездом часто связывалось потаенное, очень личное — испытание характера и воли, физических навыков, моральных качеств, преданности делу. И потому самое понятие «первый поезд» до поры утрачивало в сознании молодых людей материальные признаки, обретая значение романтического символа. Оно могло служить самым весомым доказательством в споре, могло быте произнесено в укор и в знак поощрения, могло лечь в основу оценки целого периода жизни…
Слышу голоса молодых своих товарищей: «Дождемся первого поезда и ребятишек заведем», «Только придет, сразу подаю документы в институт», «Ты доработай до серебряного костыля, тогда посмотрим, его стоишь», «Этот наверняка встретит первый поезд», «Погоди, забьем серебряный костыль, будут тебе и картошка каждый день и яблоки».
Дума о первом поезде вселяла надежду, бодрила, снимала усталость, радовала. Путь к этой цели лежал через климатические неудобства, недополучения, первопроходческий неуют, что вполне отвечало романтической задаче молодого человека — испытать себя в трудностях. С другой стороны, условия стройки давали возможность полнее открывать и реализовывать способности каждого, полнее отдавать себя служению общему делу.
Удивительное сочетание это и создавало, по моим наблюдениям, натуры по-настоящему деятельные. Но когда заглушался, искусственно сдерживался романтический порыв или же неумно зажималась инициатива, молодой человек терялся, хирел. И я знал, что он не дождется первого поезда.
Я помню, как неподалеку от Усть-Югана, где Юрий Алексеевич Чупринко был начальником поезда, мы расчищали площадку для летней стоянки. Володя Бахметьев, парнишка «зеленый», но очень покладистый и расторопный, заправляя пилу в вагончике, пролил бензин на мешочек с солью. На улице было холодно, двадцать пять ниже нуля, а заправка делается без рукавиц и пятью минутами здесь не обойдешься,— Володька пошел заправляться в вагончик…
В общем, мы остались без соли (я безуспешно пытался выпарить бензиновый дух). До поселка сорок километров. Вертолет обещали через неделю, а рация, как всегда, барахлила. Поругали малость Володьку — не за соль (не принято это среди нас было, дурным словом дела не поправишь) — за нарушение техники безопасности: даже зажигалку нельзя было заправлять в вагончике, денно и нощно топилась у нас железная печурка. В общем, поругали, да еще один парень полушутя заметил, что теперь Володьке работать по десять часов. Восемь — до соленого пота — на вырубке. И плюс два часа — соль счищать с одежки. Через день Володька исчез и объявился только на третьи сутки. Ходил на лыжах в поселок. Привез полрюкзака соли и свежую почту. А мы тут с ног сбились, искали, аукали парня все это время… Ему наши переживания невдомек. Ходит гоголем. Только мы на него из педагогических соображений — ноль внимания. И ни щепотки соли не берем, хотя посолониться очень хочется. День, другой — приходит вертолет. И тогда неожиданно для всех нас бригадир говорит Володьке: «Собирайся. Духу твоего чтобы не было…» Мы бригадиру: «Да ты что, он мальчишка. Только по молодости можно было так рисковать. Пошли любого из нас в поселок, отказались бы: замерзнешь к черту! Он ведь красивым поступком хотел загладить вину!..»
Не уговорили. Бригадиру, человеку опытному, умудренному, знающему цену дисциплине, мужскому братству, все эти возрастные тонкости показались излишними. Бригадир мыслил по-своему: нарушителя дисциплины надо примерно наказать…
Володя уехал. Куда — так мы и не узнали. Наверное, домой.
…Возвращаясь с далекой стройки, всегда встречаю на вокзалах и в аэропортах множество ребят и девчонок. Иногда одного взгляда достаточно, чтобы понять, едут ли они туда или возвращаются обратно.
Если туда, то непременно группами. Эти веселы, задиристы и любопытны. Они охотно вступают в разговор. Рассказывают о себе и делятся планами. Громко поют песни. Щеголяют новенькой рабочей одеждой.
Если обратно, картина иная. Тут, как правило, имеешь дело с одиночкой. Он без денег и часто без документов (даже не рассчитался: «Трудовую могу? по почте выслать…»). Он сторонится людей. Он хмур и неприветлив. Из него слова так просто не вытянешь. А если все-таки вам удастся его разговорить, ответы будут односложными: «Не понравилось», «Не то», «Не так», «Когда ехал на стройку, думал, все будет по-другому».
Как это «по-другому», человек ответить затрудняется. Он разочаровался — вот факт. Крушение надежд произошло оттого, что ожидания, как говорят социологи, не совпали с реальной ситуацией.
Однажды я подсчитал, сколько приехало по комсомольским путевкам на Тюмень — Сургут за год и сколько уволилось. Выходило так: 1200 и 600. Половина молодых людей в возрасте от 18 до 20 лет, как правило, без специальности, после двух-трех месяцев работы уволилась, вернулась разочарованной назад, домой.
Неправ был наш бригадир. Эх, как был неправ.. Весной шестьдесят девятого на Усть-Югане в хозяйстве Чупринко стояли горячие денечки. Подымался поселок. На трассе шла отсыпка земляного полотна. Начальник 384-го СМП носился по объектам. Я встречал его то там, то здесь по десять раз на дню.
Я только что познакомился с Чупринко. Мы, не торопясь, приглядывались друг к другу. Он мне казался резковатым… Потом мы сдружились, и я с удовольствием наблюдал, как он работает с молодыми своими помощниками. Он постоянно втягивал их в обсуждение фантастических проектов и планов, полагая, что это лучшим образом скажется на совместной работе. Он страшно бывал недоволен, если молодой прораб или мастер не мог предложить по крайней мере двух вариантов решения технической задачи. Он не оставлял без внимания ни одной сколько-нибудь интересной мысли, высказанной рабочим или инженером на собрании, на планерке или в частной беседе. Он был неугомонен. Одно время пробовал сажать в Усть-Югане картошку. Потом — цветы.
Он первым на трассе построил в поселке клуб и завел книжный магазин. Он без страха поддерживал идеи, которые многим казались завиральными, и я не помню случая, чтобы поддержанное им не обернулось делом.
Собственно, настоящее наше знакомство и началось с защиты Юрием Чупринко такой идеи.
Он пригласил меня на планерку, где шел разговор о подготовке площадки для гидронамыва. Площадку эту предполагалось расчистить километрах в тридцати от Усть-Югана. Нужно было спилить лес, выкорчевать взрывами пни. Эта работа — для целой бригады. Посылать людей туда — значит бросить на неделю какой-то другой, не менее важный объект.
К тому же тридцать километров — это только в городе пустяк. По тайге, через завалы — это верные полсуток. Можно бы вертолетом. Да погода никуда. Словом, куда ни кинь…
И тут молодой мастер Лева Саханцев сказал, что может управиться с площадкой без бригады, взрывников и вертолета. И не в неделю, а в два дня, считая с дорогой. Он попросил дизель-электротрактор и двух трактористов.
Все аж рты поразинули: предложение Саханцева было простым, как апельсин. Действительно, трактор с подвесным ножом мог заменить десять пильщиков — он легко срезал деревья под корень. Отпадала надобность в дополнительном транспорте: в кабине трактора помещалось как раз три человека. Заманчиво. Однако: «Загубит Саханцев трактор,— сказал мрачно кто-то.— Очень уж молод и горяч…» «Неизвестно, выдержит ли лед по протоке. Трактор тяжелый»— еще один голос против. «А если деревом шибанет по кабине?— засомневались уже хором.— Лучше уж дождаться вертолета и снять бригаду с объекта».
А Чупринко сказал:
«Надо пробовать, как предлагает Саханцев. Идея превосходная. Принимается».
И потом целые сутки они с Саханцевым готовились к экспедиции. Были на протоке и промерили лед. Трактористы за поселком отработали технику валки деревьев.
Саханцев расчистил площадку как и обещал — за два дня…
«А если бы вы не поддержали Саханцева,— спросил я потом Чупринко, — ведь риск действительно был немалый?»
«Мы бы еще две недели волынились с расчисткой и, что важнее, потеряли бы инициативного человека».
«По-вашему, Лева, обидевшись, стал бы собирать вещички?..»
«Может, сразу и не стал бы, но новых идей мы бы от него не услышали. «Не поддерживают. Чего порох зря тратить?» С молодыми надо осторожно — надо их в дело посвящать, а мы — тяп-ляп — больше распугиваем».
«Посвящать в дело, как посвящали в рыцари?» — попробовал пошутить я.
«А что? — начал раскручивать свое Чупринко.— Вы посмотрите на ребят, которые к нам приезжают. Они смелы, самоотверженны, готовы к взаимовыручке, поделятся куском хлеба. Вот вам и рыцарство, романтический настрой души — главный ребячий капитал…»
«С таким капиталом, говорят, много не наработаешь… Так ли?»
«Да и без него тоже,— сказал Чупринко.— У ребят нет трудовых навыков, специальностей — хотите сказать вы. Верно. Но это дело наживное. Поверьте, я каждый день в этой буче. Если поощрять в ребятах то, чем они богаты — выдумку, отвагу, жажду узнавания, благородство, чувство товарищества,— они вам любую премудрость освоят в момент. Обязательно какую-то опору надо найти в человеческой душе, прежде чем наращивать ум ли характер».
И уже нынешней зимой на 575-м километре я спросил у Чупринко:
«Как там ваши рыцари?»
«Ничего. В техникумы многие пошли, в институты. Лева Саханцев — прораб. Коля Панин — Николай Михайлович — начальник производственного отдела… Живут…»
«Слушайте,— сказал я, припомнив наш давнишний разговор,— может быть, все-таки лучше, когда к вам присылают зрелых людей,— все-таки стройка не детский сад и не школа. Строить надо — воспитывать есть ли время?..»
«Надо, чтобы приезжали молодые,— сказал Чупринко,— хотя это и хлопотней… Не хочу обижать «стариков». У них на стройке есть свое место. За ними опыт, за ними совершенное знание, но и груз самых разных привычек, устоявшихся взглядов, от которых порой трудно отказаться. А здесь, сами знаете, и природа и производственная ситуация каждый день задают новые задачи, требующие смекалки, поиска, энергичного вмешательства и риска. Без молодежи у нас нельзя».
Сейчас март. На улице сине. Солнце подолгу не сходит с неба. Слежался, зачерствел снежный покров. А на обочине тайги в пристволье кедров кое-где уже протаяло до земли.
В безветрие на солнечной стороне вовсю сочится, каплет с крыш, и знакомые ребята-плотники, намаявшись за полдня без перекура, сбрасывают в обед телогрейки и рубахи, ложатся на прогретые штабеля бруса, блаженно ловят солнышко, вздрагивая в полудреме от коротких позывных близкого тепловоза.
И потом глядят неотрывно на проходящий состав, ждут, когда последний вагон скроется за стенкой тайги, и долго и жарко что-то обсуждают.
Эти ребята — новички. Они приехали на Усть-Юган два месяца назад. Я разговаривал с ними — они собираются строить дорогу до Ледовитого океана. Такая есть у них мечта.
Журнал «Юность» № 3 март 1974 г.