(Из баек Аркадия Игнатвевича)
Давид КОЛИН, Сергей ХАЗАНОВ
Слет КСП был завершен. Уже розданы были премии, уже короли и принцы бардовой песни покинули Поляну на горкомовских «Волгах», уже исчезли кусты микрофонов со сцены, угомонились комары и обитатели палаток. Наступила тишина, и лишь у окраинного костерка засиделось несколько полуночников, споривших о творчестве любимого барда.
Один восклицал, что у того в строке умещается двадцать согласных, другой утверждал, что как поэт тот слаб и берет исполнением, третий — что некоторые из его песен, мягко выражаясь, «народные».
— Как вы можете! — возмутилась девушка Женя. — Это же талант от бога!
— Женечка, это в тебе чисто девичье, — улыбнулся кто-то. — Хочешь чаю?
— Да, талант и наследники,— протянул Аркадий Игнатьевич, и все тут же приготовились слушать эту легендарную личность, известную своим знаменитым переходом Владивосток — Кинешма на самокате конструкции крестьянина-самоучки Артамонова, этого человека, погибавшего от жажды в районе Кушки и тонувшего в море Лаптевых… Знали и любили его все туристы без исключения, а барды вдвойне, так как песен он не писал и не исполнял…
Истории «старика Аркадия», как любовно называли его туристы, были необычны, смешны и всегда со смыслом, с поворотом…
— Вы не спите, Женечка? Итак, они сидели вдвоем.
— Кто? — приподняла голову Женя, а все остальные придвинулись ближе к Аркадию Игнатьевичу.
— Ну как кто! Скарлетти и Боргезе. Беспечный маэстро Скарлетти и самодовольный банкир Боргезе. Естественно, на фоне живописных декораций — стрельчатые венецианские окна, мраморный пол, в простенке — драгоценный
клавесин грушевого дерева, с инкрустацией. На левой стороне — бронзовая Церера, дары приносящая, на правой — тоже нечто возвышенное. И двое в атласных камзолах за столом. Радужное стекло тонкой работы, чеканное серебро, кое-что из фруктов. И вино с прекрасным букетом! И характерный стук катящихся по столу маленьких кубиков костей — знаете, таких слегка сглаженных по краям, беленьких, с черными точками… И возле банкира в лиловом атласе — кучка золота, которая все растет.
Говорил Аркадий Игнатьевич увлеченно, иногда останавливаясь и переводя дух.
— Играть они уселись, как водится, с ночи. И вот наступил момент, когда богач Боргезе выиграл у доверчивого маэстро все — деньги, резную мебель и даже те кубки, из которых они пили. «Ну, — сказал он. — А теперь — клавесин». Однако маэстро изысканно извинился и проигрывать инструмент отказался наотрез. «Я на нем творю. Это голос моей души», — сказал он, сел за клавесин, и под пальцами родилась музыка — нежная и грустная.
И тут Боргезе произнес: «О! Маэстро, так давайте же играть на вещи!»
«Вещи я уже все проиграл!» — воскликнул Скарлетти, обводя рукой уже не свое палаццо.
«Я имею в виду музыку — опусы, канцоны…»
«Зачем это Вам?»
«Не надо спрашивать, я знаю. Вот эта мелодия, что вы сыграли, — три дуката. Идет?»
«Идет!» — решился композитор и, разумеется, проиграл.
«Еще?» — предложил банкир, придвигая к себе клавир и потряхивая кожаный стаканчик с костями.
Скарлетти сел за инструмент, на секунду задумался, и возникла еще одна мелодия, как вы понимаете — тоже приятная. И вот представьте, ребята, — груда нот перед Боргезе все растет, уже он покрикивает на маэстро, заказывает: «Сочини-ка мне сонатину для полного творчества, а каватин пока хватит».
«Все-таки объясните, — удивляется Скарлетти, передавая очередной проигрыш, — зачем благородному синьору, столь богатому, родовитому, отцу изумительных сыновей все эти легкомысленные трели?»
«Что ж, — помрачнел старик.— Открою. Вот я умру, и что же? Власть мою захватит другой, золото растранжирят сыновья, и имя мое забудется…»
Короче говоря, этот честолюбец решил выиграть в кости ни больше ни меньше как творчество и прославиться в веках как композитор, чтобы канцоны его распевали гондольеры, сонатины исполнялись струнными квартетами во дворцах, а арии звучали с подмостков «Метрополитен-Опера», которой в то время еще не было.
И тут наступает интересный момент — Боргезе уже притомился, кости катятся медленней и реже и показывают уже не только тройки, но и двойки. Вы, наверно, не знаете, что на старинных костях были только тройки, двойки и единицы. Что еще? И вино уж не освежает, и мысль закрадывается: «Когда это все кончится?!» А маэстро только разошелся: «А вот еще эпиталама, а эти два такта тоже неплохи — не правда ли, а? Вот послушайте!..»
А банкир уже и слушать больше не может — голова трещит, спать бы улечься! «Ставлю все обратно! — кричит. —
И мебель, и кубки, и всю эту музыку — против, любых твоих трех нот. И хватит! Спа-ать!..
Ну, надо вам сказать, бросил он в этот раз кости весьма небрежно, даже не смешав, и, конечно, проиграл, а как же иначе! И направился молча к выходу — ссутулившись, шаркая о плиты, легонький старичок со взбитыми седыми волосами… Нелепый чудак! Кого он хотел обмануть! Не понимал, что садится играть с Маэстро — Творцом, у которого банк БЕСКОНЕЧЕН!..
Уже на ступеньках его догнал Скарлетти.
«Синьор Боргезе, — сказал он, протягивая ноты, — хочу на добрую память вручить Вам эту канцону. Она — Ваша!»
Вот так, друзья мои. И сообщу вам напоследок самое любопытное — до сих пор среди искусствоведов упорно муссируются слухи о том, что Джузеппе Скарлетти заимствовал темы своих творений у никому неизвестного музыканта-любителя… Винченцо Боргезе! Такая вот вышла история!
Женя взглянула на часы — половина пятого. «Однако!» — подумала она. Костер догорал. Сырая свежая темнота отступила. Стали вдруг видны деревья. Светало…
Журнал «Турист» № 12(276) декабрь 1988
