Море и горы, две самые могучие стихии, потрясавшие воображение человека с древнейших времен, — это не просто различные объекты изображения, это — разные мировоззрения. Море — раскованно, открыто; темные пучины поглощают и исторгают, а свободная стихия зовет за горизонт; шторм — накал страстей, мятежная душа. Горы — скованны, но передают ритм, обладают устойчивостью и незыблемостью, напоминают о вечности и зовут ввысь. Дух высот как бы выражает упорядоченность кристалла, гармония — в изгибах и разворотах, дерзновение — в складках, безднах, острых гранях. Черты этих стихий сравнивали еще живописцы древнего Китая. «Шаньчуань» (пейзаж) дословно переводится с китайского как «горы и реки», то есть соединяет в себе представление о покое и движении.
В наше время сияющие вершины воссоздаются на полотнах, в кино, на фотоснимках. Каждый художник в горах должен быть в какой-то степени восходителем, а каждый альпинист — художником.
Горы графичны и фотогеничны. Они будто сами просятся на бумагу, холст или пленку. Вершины и дали, обрамленные горными кряжами, смотрятся как уже готовые композиции. Жгуч и ослепителен свежевыпавший снег — эталон белизны и чистоты. Второе, отраженное солнце — под ногами. И неудивительно, что работники телевидения обходятся в горах без софитов. Да и видовые сюжеты предоставляет сама природа. «Как в кино!» — восклицают здесь.
Художники и фотографы пытаются разгадать недоступную, суровую, величавую красоту, запечатлеть мгновение. А оно в горах, как известно, мимолетно. Как для фотосъемки, так и для этюдов нелегко улучить момент. Скоротечен волшебный миг: только сверкнут под первыми лучами солнца вершины, как уже меняется освещение, краски.
И все-таки виды гор устойчивы. Нет той зыбкости, игры светотеней, пляшущих солнечных бликов, как на морской волне. Может, неспроста мы немного находим горных пейзажей у импрессионистов. Ведь эти сверхреалисты стремились на пленэр, к свету, переменчивым краскам, пытались отразить непостоянство, дрожащий в воздухе солнечный луч. Постимпрессионисты начинают отходить от этой «живописной философии». К примеру, Поль Сезанн искал простоту, материальность, устойчивость. И это воплотилось для него в красоте горы Св. Виктория. Он почти поклонялся ей, боготворил ее, ходил к ней «на мотив», то есть на этюды. И когда появилась картина, то гора на ней оказалась доминирующей, определяла ритм окружающего ландшафта.
Картины, гравюры по-своему вскрывают ритм, передают настроение, время, а наиболее выдающиеся произведения — эпоху и ее идеалы. Великие живописцы одухотворяют пейзаж, чего не сделает самая удачная фотография. Хотя мгновения застывают не только на полотнах художников, «горная живопись» продолжает поиски, постигает вершинную философию…
Но сколько бы ни писали горы, их не постичь до конца. Какая-то влекущая тайна, ускользающая разгадка сопутствует горам при их живописном отображении. Может быть, не случайно из окна комнаты загадочной Моны Лизы открывается горный пейзаж, размытый туманной дымкой. Кстати, Леонардо да Винчи называют едва ли не первым человеком, который проник в горные высоты во имя научной и эстетической целей. Как известно, солнечный луч от соприкосновения с ледяными вершинами дает множество красочных оттенков. Специалисты полагают, что альпийские поездки «Гомера живописи», великого мыслителя Возрождения дали не только материал для художественных полотен, но и как-то подтолкнули его к антигеоцентрической концепции. А еще этот великий маг XVI века подробно разобрал вопрос и о рассеянии света воздухом, о дальности видимости цветных предметов, об изменении цвета с расстоянием — проблемы, еще мало затронутые даже современными исследователями.
Могучая окаменевшая стихия многим казалась необычной. К. С. Петрову-Водкину, человеку решительному, иногда даже склонному к крайностям, ищущему своеобразных точек зрения, ракурсов, видов, довелось немало путешествовать. Он поднимался на Везувий, во время сильного землетрясения оставался в Крыму для работы. И на все этот «цветочувствитель», солнцепоклонник в буквальном и переносном смыслах смотрел глазами художника. Вероятно, высотное видение расширяло для него пространство, подчеркивало сферичность — то, что входило составным элементом в его философско-эстетические представления. Позже искусствоведы обнаружат на картинах К. С. Петрова-Водкина опосредованное влияние гор, увидят высотное «космическое откровение Земли».
Живя в Италии, постоянно обращался в своем творчестве к горам Александр Иванов. Запечатлены они и на известном полотне «Явление Христа народу». Акценты здесь особые. Центральная сцена торжественна. И далекие, призрачные на фоне светлого неба горы подчеркивают необычность ситуации. Равнина расстилается перед Христом. И что-то роднит его с ней — мягкость, безграничная любовь к людям, всепрощение. Горы далеко, у них свои божества, суровее, мятежнее. В красках легкость и прозрачность горного воздуха. И такая же светоносность. Хотя горы вполне реальны, с зеленоватыми и коричневатыми оттенками, но воспринимаются как миражи. Заповедной кажется природа, понятны образы людей. Но загадка, как и у тех заветных высот, — остается.
Горы не только усиливают раздумья о неземном, окрыляют мечту, но отражают реальные настроения художника и его время. Природные стихии неисчерпаемы для иллюстрации состояния человеческого духа: Н. Н. Ге — «Горы Вико», В. Д. Поленов — «Гора Хермон с Фавора», Ф. М. Матвеев — «Вид в Сицилии. Горы» и другие шедевры Третьяковки.
Пейзажи Федора Васильева — откровения. Его считали романтиком, лириком. Он писал драматические, переломные моменты природы. Уже тяжело больной, художник создал картину «В Крымских горах» — гордую и печальную исповедь. Какое-то тревожное ожидание передается подвижной светотенью. Но зов высоты неукротим. Устремленность и непостоянство — горные изломы выражают изменчивое состояние природы человека. Современники увидели в синеватом туманном кряже дорогу искусства — она камениста, неровна, но неизменно возвышает. Таков путь-подвиг самого Васильева. Как скажут позже искусствоведы, он создавал «пейзажи мятежа».
Художников романтического склада привлекал Эльбрус. Этой горе, овеянной легендами, отдали творческую дань Айвазовский, Куинджи, Ярошенко. Особенно эффектна лунная ночь на картине Куинджи. Случалось, посетители на выставках искали за ней спрятанное искусственное освещение. Ничего подобного, конечно же, не было. И все же на этой картине Эльбрус действительно кажется светящимся изнутри. Безлюдность, вечность и холодный космос…
Еще более «неземной» взгляд на горы был присущ Н. Рериху. Они у него обнажены, не отягощены нарядами, пронзительно ясны и вместе с тем таинственны: «Гималаи», «На вершинах», «Бархатистые скалы», «Тень учителя. Тибет», «Письмо. Весть в Шамбалу», «Пророк (Магомет на горе Хира)». Хотя рериховские горы и смотрятся, как символы, они всегда конкретны — абстрактных гор в настоящем искусстве не бывает. И краски у художника насыщенные, свежие, удивительно чистые. Те, кто смотрел на мир с высоких вершин, говорят, что им вспоминались картины Н. Рериха. Понятно, почему цвета на его полотнах называют «альпинистическими» — чистый горный воздух как бы удаляет «оттеночный» налет. Тут и техническое объяснение: Н. Рерих писал не маслом, а темперой. Масло ведь со временем тускнеет, а колорит на его картинах неизменно свеж и сочен. Не зря живописец, мастер гор, как его нередко величали, говорил: «Пусть лучше картины будут снами, чем черными сапогами».
Мартирос Сарьян вырос среди гор, впитал и запомнил их очищенные до символического звучания краски, монументальность и композиционную стройность. Там формировались черты его творчества. Особенно чувствуется это на картинах, запечатлевших Армянское нагорье. Точка зрения на пейзаж — где-то в предгорье, и это усиливает ощущение простора, хотя горы и замыкают горизонт. Стилизация, эпичность, жанровые сцены — все сочетается на его полотне.
Даже антарктические горы не бывают белесыми. Они то зеленовато-синие, то бледно-розовые, то лиловые. Один из участников героической экспедиции капитана Роберта Скотта к Южному полюсу писал: «Прибавьте к этому еще необыкновенные краски неба, нежные тени на снегу, сочную синеву океана, в котором отражаются сверкающие изумрудные ледяные утесы, и вы поймете, каким прекрасным может быть этот студеный край. И какой он удивительно чистый».
И в самом деле, лишь на первый взгляд ледниковые горы мрачны и лишены жизни. «…Только черное и белое — резкие контрасты гравюры, выполненной смелым мастером. От нее веет холодом, она безжизненна и страшна. Но по мере того, как мы пробиваемся сквозь льды к берегу, мертвая совершенно иллюзорная картина оживает. …А человек, впервые попавший сюда, вдруг обнаруживает, что мрачные острова эти полны жизни — здесь бегают дикие олени и песцы, растет не только мох, но и трава и цветы».
Как видим, горы Шпицбергена вдохновили автора этих строк С. В. Обручева не на одни научные исследования. Они пробудили в душе ученого и художественное восприятие окружающего. Склонен к рисованию, живописи был и другой географ — Г. Н. Потанин.
Ему приходилось много путешествовать с художниками. Общение с ними развивало его кругозор, и он глубже понимал их картины, краски, оттенки, светотени. Доводилось и самому делать зарисовки, проникаться красотой неповторимых пейзажей Средней Азии.
А наш современник профессор МГУ Н. А. Гвоздецкий, показывая свои горные этюды в акварели и карандаше, говорит, что он все-таки не художник, а географ-профессионал, фотографически точно отображающий природу. И названия картин у него соответствуют этому — «Сыртовые ландшафты Тянь-Шаня», «Куэстовые гряды Крыма», «Пейзаж Восточного Памира».
Художественно-поэтическое восприятие ощутимо у легендарного альпиниста, первопокорителя пика Коммунизма в 1933 году Евгения Абалакова. В его рисунках по-новому представляется привычное. Товарищей поражало в них «особое глубоко гармоническое спокойствие горных вершин». Рисовал он в каждой экспедиции, на многих вершинах. С альбомом и карандашом не расставался даже в самых экстремальных условиях. И потому в набросках и рисунках дороги верность и точность изображения. «Ему были созвучны и близки каждый штрих вершины, каждый поворот скалы, игра света и тени в разные часы», — напишут позже. И теперь монтанистские скульптуры и полотна Абалакова достойно представлены в музее спорта в Лужниках.
«Художником с ледорубом» называли и другого альпиниста — Александра Малеинова. Горные пейзажи привлекали его обилием красок, оттенков, форм, линий. Он поднимался раньше всех, когда его группа еще спала. Стынущими на холоде, одеревеневшими пальцами делал зарисовки, клал краски, пытался уловить неповторимый миг. Советские альпинисты помнят его и как автора первого значка «Альпинист СССР» — графического рисунка Эльбруса с ледорубом на белом склоне.
Характерной чертой времени стало массовое постижение высот. Исследование «тайны вершин» продолжают тысячи наших современников, туристов и альпинистов. Попав в горы однажды, они становятся их поклонниками на всю жизнь, уже не мыслят себя в отрыве от этих высей.
Ю. СУПРУНЕНКО, кандидат географических наук
Журнал «Турист» № 1 1988
Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области
