Писатель Сергей Есин — автор завоевавших популярность романов «Имитатор» и «Временитель», публицистических выступлений, посвященных теме сохранения нашего культурного наследия. Сейчас в журнале «Знамя» печатается его новый роман «Соглядатай».
Сергея Николаевича трудно застать на месте — он постоянно в движении, поиске. А стоит ему появиться дома — он уже разрабатывает какие-то новые планы. К слову, одно из его увлечений — коллекционирование путеводителей, туристских карт, буклетов. Их собрание занимает заметное место в кабинете писателя. Рассматривая эту коллекцию, мы и начали нашу беседу.
— «Ничто так не продляет жизнь, как путешествие», — совсем недаром, не случайно, видимо, так было сказано в свое время. Как вы считаете, Сергей Николаевич, что же все-таки подталкивает человека к путешествию?
— На мой взгляд, который, конечно, я не считаю единственно возможной точкой зрения, человек по природе своей — как бы много ни знал, как бы ни был воспитан, как бы ни был умен — он не желает примиряться с мыслью о смерти. Вера в бессмертие или, по крайней мере, стремление «не заметить» такой факт, как собственная конечность во времени, — они в нас, видимо, сидят глубоко…
А рядом с такой попыткой (не замечать, закрыть на это глаза, не думать об этом) есть и другой путь — как можно больше сохранить в себе впечатлений.
И эти две вещи — идея бессмертия и идея путешествия, — наверное, очень тесно связаны.
Встречаясь с памятниками архитектуры, искусства, с ландшафтными шедеврами, человек невольно начинает фантазировать на тему: «А что же тогда было?» И каким-то особым, длинным путем соединяет себя с прошлыми моментами жизни, тем самым как бы продляя свою.
В самой природе человека, видимо, заложены пытливость, стремление открыть неизвестное, найти его в самом себе. У меня, например, есть два сокровенных желания. Оговорюсь, что я очень поздно, сильно после сорока, начал бегать. Давалось мне это огромным трудом. Но бег как бы заставил меня жить заново, даже помог бросить курить. Я очень им увлекся, дорожу. Внутренний рекорд для меня был, когда смог пробегать «десятку» раз в неделю. Так вот, пока еще не ушли года и есть небольшой запас, мечтаю пробежать марафонскую дистанцию, сорок два километра. А второе желание — забраться на Эльбрус.
— В молодости, похоже, вам тоже были свойственны подобные эскапады. Однажды прожили целую зиму за Полярным кругом, работая лесником. Участвовала в эстафете по берегам Карского моря. А в другой раз (тогда вы уже работали в журнале «Кругозор») залезли в кратер действующего вулкана — Авачинской сопки…
— Да, много найдется мест, где мне пришлось побывать. И при всем том до сих пор я не представляю себе, что можно куда-нибудь идти только во имя движения. Для меня, например, физическое напряжение путешествия всегда сливалось с его познавательной стороной. Естественно, для того чтобы голова могла свободно пополняться новыми сведениями, впечатлениями, надо приобрести ряд навыков — научиться ориентироваться, ставить палатку, разводить костер и т. п. Какое-то время на это нужно будет потратить, все это так. Но сейчас-то получается, что туризм как вид спорта разделяют с интеллектуальной стороной путешествий.
С чего туризм, как таковой, начался? С «увидеть» и «пройти». А кончился чем? Только «пройти». Почему?.. Страсть к путешествиям я не представляю без страсти «посмотреть».
— Только посмотреть? А может быть, запечатлеть, зафиксировать?
— Разумеется, и это тоже. Да вот вам пример, кстати.
Скажем, юные краеведы-следопыты ходят, смотрят, записывают — кому что захочется, кого что заинтересует. Давайте введем на это всесоюзный стандарт. Основой его может стать школьная ученическая тетрадь, на обложке которой напечатаны конкретные вопросы: количество старых домов в селе или городе, число старожилов, их имена, интересные памятники на кладбище, какие есть герои войны и труда; каких героев прежних времен помнят здесь.
Стоят подумать об этом стандарте. Да и ребятам ведь интересней будет: не просто пойти и посмотреть на село, а написать его историю! Тот асе районный краеведческий музей мог бы и составить схему, и предусмотреть необходимые вопросы. Давайте создадим в стране библиотеку юного краеведа, напишем историю родных мест руками самих молодых людей.
Не будем пока ставить вопрос о том, чтобы это непременно издать, немедленно. Пока только напишем. Нашему народу свойственно бескорыстие. Вот и совершим бескорыстный поступок — отправим такое своеобразное «послание» в третье тысячелетие…
— Сейчас слышится много споров, дискуссий по проблемам борьбы за сохранение культурного наследия. Охрана памятников архитектуры как частность этой борьбы, очевидно, требует не одних лишь эмоций и сенсаций, а серьезного отношения к изучению проблем для наиболее правильного их решения.
Читателям хотелось бы узнать ваши мысли о том, как лучше поставить дело охраны памятников, сберечь культурное достояние нашего народа. Почему, например, исчезли уже очень многие из них и как этого избежать впредь?
— Спасая, сохраняя культуру, ее составные части, нужно идти от мелочей, не гнушаясь элементарным. Не всегда это просто. Говоря упрощенно, так же нелегко, как заставить себя делать утреннюю гимнастику. Знаем ведь, что это полезно и необходимо, а вот поди ж ты… Все время хочется делать что-то необыкновенное, экстраординарное… А потом, задним числом, начинаем ругать себя, когда, как говорят, «поезд ушел».
Помню, еще когда был мальчишкой, у меня появился первый в моей жизни фотоаппарат. Мелькнула тогда мысль пофотографировать вокруг тех мест, где жила наша семья… А ведь это были замечательные места. И вскоре, прямо на моих глазах, масса вещей, которые я мог бы тогда запечатлеть на пленке, исчезла. К примеру, аптека у Никитских ворот, которая пострадала во время перестрелки с юнкерами в дни революции (она описана у Паустовского).
Исчез огромный комплекс маленьких жилых домов, которые окружали храм Большого Вознесения, кварталы, описанные Булгаковым в «Мастере». Я ведь еще хорошо помню небезызвестный турникет, который был на том самом знаменитом месте… Даже не забыл его скрип, когда мы, ребятишки, на нем катались. Помню тот крутой сход, на котором Аннушка разлила масло, и должен сказать, что рядом действительно стоял такой павильон, в котором торговали газированной водой.
То есть в моей памяти сохранялись совсем другие Патриаршие пруды, не теперешние. Понимаете — этих вот «малых путешествий» по своему городу уже никто не совершит, не сможет. И не увидит, как бы ему не хотелось, всего того, что мы перечисляли. И для очень многих людей (а таких становится все больше) места, которые вошли в плоть и кровь нашей художественной культуры первых послереволюционных десятилетий, кроме чисто художественного, так сказать «вообразительного» момента, не будут уже иметь материального воплощения.
А представьте, сколько интересного, когда ты можешь соединить конкретное основание литературного произведения с тем, что литература уже родила сама, то есть с вымышленным. С тем внутренним образом, который возник под рукой художника. Дело ведь в том, что нате воображение, основываясь на практическом, дает совершенно другие представления. Это у каждого человека свое, разное. Но какой поразительной пленительности исполнено это вот совмещение нашего воображения и сохранившейся жизненной реальности, если, конечно, она сохранилась.
Я сейчас подумал о сегодняшнем путешественнике, приехавшем в Москву: как мало подлинно московского он видит. А через двадцать лет увидит еще меньше (если и дальше будет продолжаться этот процесс разрушения). Сейчас он, этот путешественник, уже видит лишь наспех слепленные декорации, которые возвели на старом Арбате взамен былой, по-настоящему исторической застройки…
Но ведь я еще (не такой уж и старый) видел подлинную Собачью площадку чуть не каждый день и вспоминал при этом Лермонтова, Гоголя, Аксаковых, братьев Киреевских, других представителей нашей культуры. Здесь ведь когда-то все они жили и тоже ходили мимо, я как бы чувствовал биотоки их душ, их интеллект, застывший в стенах старых домов… Подлинности — вот чего начинает не хватать нам все больше.
Недавно, к примеру, сгорела квартира Есенина в Померанцевом переулке, та самая, из которой он уехал в последний раз в Ленинград (там, в этой квартире, написан «Черный человек»). Это была ведь единственная квартира (из всех, связанных с его именем), где практически нетронутым оставался быт того времени, его быт, есенинский, оставалась еще там подлинность. А теперь вот исчез паркет, по которому он, может быть, ходил босиком, исчезли дверные ручки, за которые он когда-то брался руками…
Удивительная вещь! Вы знаете, все можно повторить, все можно реставрировать и сделать. Этого — уже не сделаешь!..
Вообще Есенину, человеку, который так о себе сказал (вот посмотрите, у меня есть цитата, специально выписал): «Моя лирика жива одной большой любовью — любовью к Родине. Чувство Родины — основное в моем творчестве», — не повезло со взаимностью. Поразительно, как жестоко Родина к нему отнеслась. Ни к одному поэту в Москве не отнеслись так
безразлично, как к нему… Сохранилась пока квартира Назыма Хикмета. Буквально драка идет за квартиру Романа Кармена…
Примеров найдется много вокруг. Но к 90-летию со дня рождения Есенина обещали открыть квартиру на улице Москвина. Ее не открыли… И вот теперь еще одна квартира исчезла. Эх, Родина, Родина, это ведь был твой любящий сын!
— Сейчас нередко в печати и просто в разговорах мелькает мысль, что мы потеряли историческое чутье…
— В этом есть истина, к сожалению, очень горькая. А виновато в том много людей — и писатели, вообще интеллигенция художественная, и, так сказать, власть предержащие.
Наш обыватель сейчас значительно лучше знает историю французских королей — по Дрюону, скажем, нежели хоть что-нибудь из своей собственной. Вы спросите у него, чьим сыном был, к примеру, Иван Грозный? Он не скажет… А ведь незнание исторических корней государственности приводит к незнанию и собственных исторических корней, когда человек уже и деда своего не помнит, не знает историю своего рода, семьи. Все это и ведет к потере исторического чутья, к утрате тех нравственных устоев, на которых зиждется жизнь человеческая.
Люди стали какие-то неразумные в этом смысле. Быстрые возможности сломать и построить новое, якобы лучшее, человеку пока что пошли явно не на пользу.
— Вы много ездите по свету. Может быть, поделитесь впечатлениями, близкими к теме нашей беседы? Не исключено, что опыт зарубежных коллег можно будет использовать и у нас в стране?
— Почему бы и нет. Вот был я однажды в Перу, там раскопали их знаменитые древнеиндейскяе города. Поразительная, кстати, вещь в бедной, полунищей стране. И вот, скажем, к такому центру былой цивилизации, как Мачу-Пикчу, там подведена даже узкоколейка — специально для туристов, бог знает куда в горы.
Или вот, скажем, в Польше, в Варшаве, есть музей Марии Кюри, и написано на нем: «Находится на попечении химического общества». Вот не взяло его на себя почему-то государство. Ну так что ж? Нашлись энтузиасты… И сколько же, мне подумалось, таких музеев могло бы быть у нас! Но нам чуть ли не решение правительства нужно, чтобы маленький домашний музей открыть…
В той же Москве пустует довольно много всяких помещений — давайте их будем использовать, создавать небольшие музеи, в любой из которых можно прийти, скажем, хоть один раз в неделю.
— Мы — люди, общество, пока что в большинстве считаем, что проблемы эти должно решать государство. А сами? Что могут сделать, например, общества охраны памятников, природы, члены различных неформальных объединений? Мало мы говорим о том, какой вклад в дело реставрации могут внести общественные организации, да и отдельные люди, каждый из нас…
— Наоборот, думаю, много сейчас говорят о том, что надо создавать всякие общества, которые бы охраняли, оберегали и так далее. Но ведь любое такое общество, организация — это всегда элемент бюрократизма, некий аппарат. Допустим, создали мы общество, которое следило бы за архитекторами. Идем дальше. Увидели, что в живописи что-то не так, — создаем общество, которое следило бы за художниками. А потом вдруг само это общество начнет «шалить» (как общество автомобилистов, к примеру).
Тогда создаем еще одно общество, которое следило бы за предыдущим… Дальше что?
Я думаю, что не нужно этой массы «обществ» по охране, по использованию, по всему прочему, а нужно повышать культурную силу народа. И вот это и может стать альтернативой бюрократизму.
— Заботясь о сохранении памятников старины, нам не нужно, пожалуй, забывать и о многочисленных памятниках советского периода, и не только архитектурных…
— Тем не менее, не стоит противопоставлять одно другому по принципу «что важнее» — все важно, все дорого. Вот мы часто очень ругаем заведенные порядки в нашей большой былой державе — старые порядки. То-то в ней было плохо, и другое-то плохо. Ну, а что-нибудь было в ней хорошо? Вы знаете — было! Надо бы нам не забывать, в общем-то, что не общественность, а держава создала первый в России музей — Кунсткамеру. И Морской музей тоже был создан министерством, да, да…
И в этом смысле с каким-то удивительным легкомыслием мы сейчас относимся к той истории, которая совершается на наших глазах, в наши дни. Где, скажем, история легкой промышленности? Где можно увидеть те ковбойки, которые мы носили в войну? Где история техники, различных, не очень громких, но полезных и интересных изобретений? В Туле есть, например, музей нашего оружия. Но ведь этого мало, мало… Почему, например, нет у нас до сих пор музея военного быта? Тема эта, думаю, открывает широкие возможности и для поисковой работы краеведов-туристов.
Престиж страны, видите ли, не всегда определяется только ее бедностью или богатством. Он часто определяется значением ее культуры, да и отношением к ней. А как вы понимаете, культура очень тесно связана с гражданственностью. Гражданин же, если он действительно гражданин, то он и хороший работник. Жулик не может быть гражданином.
Что такое сегодняшняя перестройка? На мой взгляд, это попытка вернуться к истокам нравственной народной жизни. Потому что народное понятие нравственности, естественно, включает в себя и самодисциплину, и качество труда, и чувство долга, и умение держать слово. Нераздельность слова и дела — одна из основ обеспечения успеха перестройки.
Беседу вел Ю. Варламов
Журнал «Турист» № 1 январь 1989 г.
