Здравствуйте, Чисты Боры!

Глеб ГОРЫШИН

Нюрговичи

Село Нюрговичи построено вепсами в двух уровнях: у самого Капшозера — это Берег, по-вепски Ранта, а на склоне холма, ближе к вершине — Гора — Сельга. Нюрг по-вепски крутосклон; Нюрговичи — вепское слово, на русский лад вроде как отчество, по батюшке: Нюрговичи — дети Нюрга, Корбеничи — дети Корби, то есть леса. Еще есть Харагеничи, Гонгеничи, Даргиничи, Шангиничи. Вепсы изрядно-таки обрусели, пройдя одну с русским северным крестьянином историю, но в своем кругу говорят по-вепски, на финно-угорский манер.

Улиц, порядков изб в Нюрговичах нет, сроду не заводилось; всяк выбирал себе место, какое кому любо, и ставил избу. Когда увидишь деревню с той стороны Капшозера, выйдя из еловой глухомани (корби) на крутосклон, то похожа она на груды серых валунов, обсевших зеленую гору по чьему-то соизволению.

Ближе всех к лесу

В крайней избе Нюрговичей на Горе ближе всех к лесу живут Цветковы: Михаил Яковлевич и Анна Ивановна. Хозяину перевалило за 75 лет, хозяйке поменьше. Она крупна, статна, как многие вепские женщины (и Татьяна Максимовна Торякова была в лучшие годы крупной, статной); у нее открытое, белое, румяное лицо, озерно-синие глаза, соломенного цвета волосы; можно представить себе, какие косы были у Анны в девичестве, какая она была красавица в молодайках, да и сейчас хоть куда. У Анны Ивановны веселый, бодрый нрав, какая-то во всем открытость: и к столу пригласит, накормит, напоит и: «У нас ночуйте, чего вы там в своей избе маетесь», и пошутит, и расскажет что-нибудь из своей жизни: как, бывало, пеши бегали на районные активы в Шугозеро. Анна всегда была активисткой в колхозе: и бригадиршей, и бухгалтером.

— Директор Пашской сплавной конторы Павел Александрович Нечесанов, бывало, придет к нам… — рассказывала Анна Ивановна. 

— Сам такой видный, веселый мужчина. «Ну, что, девки, скажете, не осушите мне хвост, всем по жениху привезу. В загашнике у меня для вас женихи припасены первого сорта: все в шляпах, у каждого по золотому зубу, сапоги гуталином начищенные, блестят, аж глазам больно… В сваты меня позовете, всех пересватаю…»

— От скажет, — хмыкает Михаил Яковлевич. — Павлу Александровичу без вас дела хватало.

— Пря-ам, без нас… — зальется Анна Ивановна. — Мы с хвостами до Ереминой Горы по берегам танцевали, с баграми наперевес, как эти… в клубе кинопутешествий показывали, индейцы. Мокрехоньки, как лягушки, у костра обсушимся и опять по уши в воду. Прям, без нас…

Михаил Яковлевич Цветков мастер на все руки, великий труженик, как все крестьяне-вепсы, но главная его страсть-услада — в лесу, в корбях. Он и сам, как лесная коряжина, маленький, суковатый, и взгляд у него… лесной. Цветков завалил десятерых медведей, в овсах и на берлогах, любит рассказывать о своих медвежьих охотах:

— Я в берлогу-то сунул жердину, пошевелил. А тут как раз березка согнутая была, снегом ее изогнуло. Он из берлоги высунулся, вот так вот лапами оперся на березу и на меня смотрит… Я от него метрах в десяти стоял. Вскинул ружье и в голову…

У Цветковых в доме радио, телевизор, телефон. Михаил Яковлевич — лицо ответственное в Нюрговичах, вся связь с внешним миром через него. Он выписывает, читает газеты, всякое новое лицо попадает в поле зрения охотника-следопыта, оценивается им.
Цветковы подняли четверых сыновей, двух дочерей. Анна Ивановна рассказывала, смеясь, как, бывало, не верили, что такая большая семья.

Всем детям Цветковых — и внуков полно — идут из Нюрговичей посылки (то есть из Корбеничей, из Харагеничей; в Нюрговичах почты нет): грибы белые сушеные, маринованные, волнушки соленые, рыба вяленая, масло свое домашнее топленое, варенье черничное, малиновое, морошковое, черная смородина живьем законсервированная, лучок-чесночок, сало свиное, носки, рукавички, вязаные из шерсти своих овечек.

Да мало ли что еще.

* * *

Встречать меня выбежал цветковский пес Лыско, обрадовался встрече, узнал. Цветковский кот Мурзик сидел у двери; дверь замкнута на палочку: уходя из дому, вепсы не вешивали замков, до сих пор сохранили этот обычай.

К вечеру явился с Сарозера, с лукошком окуней хозяин…

От Нюрговичей до Сарозера километров шесть. Впрочем, тут до всего шесть километров: пять — слишком кругло и надо за час дойти, а часу не хватает. Семь — многовато. Значит, шесть. Дед Цветков держит на Сарозере плавсредство, вепские ройки: два корыта, выдолбленные из осиновых кряжей, спаренные, без кормы и носу, хоть с того края садись, хоть с этого.

Назавтра и я отправился на Сарозеро. Спихнул на воду ройки Цветкова, выхлестал веслом воду из обеих лоханок… Ройки вертки; это я сразу понял, как только выпихнулся на глубину. Дул ветер. Я насадил на крючок выдернутого из навозной кучи за хлевом Цветковых червя (всего выдернуто десять червей; это мучительное дело: мошка тебя ест поедом, а руки…), закинул уду. Ройки сносило, лоханки заливало. Я вернулся на берег, снял сапоги, остался босой — так-то лучше, — взял с собой в плавание кол. Втыкал кол в дно Сарозера, чтобы ройки стояли на месте. Ройки вертелись вокруг кола. Поплавок описывал круги, будто крючок схватила ошалевшая рыбина.

Перед уходом на Сарозеро я узнал от хозяина роек, что окуни на Сарозере берут непрестанно, закидывай и тяни. Вот я и взял с собою перцу, соли, лаврушки, картошек, луку, котел. В отношении ухи, мне казалось, проблем не будет.
Но ройки крутились вокруг кола, дул северо-западный злой ветер, вода проникала в корыта роек, в воде стыли босые ноги. Поплавок зыбался, кувыркался, окунь червя не брал.

Гагарье озеро

Как-то утром ко мне в избу заглянул рыбак Иван Егорович Тяклешов, пригласил на Гагарье озеро, где и его рабочее место (Новоладожский рыболовецкий колхоз имени Калинина держит штатных рыбаков на многих озерах). Тяклешов каждое утро идет на берег, вычерпывает воду из очень старой, ветхой, латаной-перелатаной плоскодонной лодки, садится в нее: вместе с хозяином в лодку запрыгивает пес Серый — карельская лайка.

Иван Егорович вначале осматривает поставленные в ночь жерлицы, затем переплывает северо-восточную горловину Капшозера, идет круто в гору… Но это я забегаю вперед… В поставленные рыбаком снасти попало три окуня…

Гагарье озеро являет собою полную неожиданность, чудо природы: лезешь от Капшозера в крутогор, перевалишь вершину, ждешь увидеть что угодно, только не это.. Не веришь своим глазам… В сосновом бору плещет в берег немыслимой синевы озеро, изогнутое лунообразно, с островками-горушками, заросшими высокими осинами, березами, вербами, черемухами, с дальними, высоко поднятыми берегами. У озера стоит капитальный дом с окошками на три стороны, с печкой и плитой…

— Как сюда приехал в первый раз председатель колхоза Суханов, — сообщил рыбак Тяклешов, — поглядел и говорит: «Все. Выйду на пенсию, здесь дом построю и буду жить. Лучшего места не видел».

Это Суханов-то не видел… У него под рукой не только Ладога, но и вся Свирь с притоками: Пашой, Оятью — до самого Онежского озера.

У Ивана Тяклешова вообще-то беспокойная должность (сам он мужик спокойный, ясный, как ламбушка на болоте): рыбаки валом валят отовсюду на Гагарье озеро; на нем все: дом в лесу с постелями и постельными принадлежностями, с дровами, спичками, солью, черным круглым перцем и лаврушкой для ухи — дело рук Ивана Егоровича, по-вепски, в духе лесного братства.

Запирать дом на замок — без проку. Когда был Суханов, распорядился: «Не запирать! А то напакостят или сожгут». И не запирают; каждый находит в доме на Гагарьем озере приют и тепло, в любое время года и суток.

(Окончание в № 7)

Журнал «Турист» № 6 1988

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области